Цзинь Гуанъяо сохранял самообладание. Цзян Чэн недоумённо протянул:
— Вырос? Разве он не… — Он собирался сказать «разве он вырос не в публичном доме», когда вдруг тоже осознал. — Этот храм когда-то был публичным домом. Он сжёг то место дотла и построил на его месте храм Гуаньинь!
Лань Сичэнь спросил:
— Ты действительно устроил пожар?
Цзинь Гуанъяо ответил:
— Да.
Цзян Чэн холодно рассмеялся.
— Как-то слишком спокойно ты признался.
Цзинь Гуанъяо сказал:
— Разве теперь есть какая-то разница? Одним поступком больше, одним меньше.
После недолгой тишины Лань Сичэнь спросил:
— Ты планировал таким образом замести следы?
И хотя многие знали, что Ляньфан-цзунь вырос в публичном доме, ни разу за столько лет никто не знал наверняка, где именно этот публичный дом располагался. Действительно довольно странно. Все понимали, что Ляньфан-цзунь тайно тянул за ниточки, чтобы скрыть подобные вещи, но мало кто мог предположить, что он просто сжёг до основания место, где родился и вырос.
Цзинь Гуанъяо ответил:
— Не совсем.
Лань Сичэнь вздохнул и не стал продолжать. Цзинь Гуанъяо поинтересовался:
— Ты не собираешься спросить — почему?
Лань Сичэнь покачал головой. А мгновением позже заговорил, хотя и не отвечая на вопрос.
— Дело не в том, что я не знал о твоих поступках. Я просто верил, что для каждого из них у тебя есть причина.
Он продолжил:
— Но твои деяния переходят всякие границы. И я… теперь не знаю, стоит ли верить тебе.
В голосе Лань Сичэня угадывались крайняя усталость и разочарование.
На улице бушевала гроза. Ветер пробирался через щели храмовых ворот. И под пронзительный вой стихии Цзинь Гуанъяо вдруг упал на колени.
Все удивленно замерли. Вэй Усянь, только что забравший у Цзинь Гуанъяо меч с пояса, тоже весьма удивился. Цзинь Гуанъяо слабым голосом начал:
— Брат, прости меня.
— …
Услышав это, даже Вэй Усянь почувствовал себя неловко. Он не смог сдержаться и произнёс:
— Эй, слушайте, давайте лучше хорошенько подерёмся, вместо того чтобы разговаривать. Будем просто сражаться, идёт?
Этот человек менял выражение лица по своему желанию, а теперь вот упал на колени. Никакого достоинства. На лице Лань Сичэня играла необъяснимая палитра эмоций.
Цзинь Гуанъяо продолжил: