– Это поразительно, друзья! – воскликнул он, удивив тем, что мы из «вандалов» неожиданно превратились в «друзей», очевидно, дикой природы Рейнсвера и магистра лично. – Цветущая маграция! Как вы сумели добиться удивительного результата всего за несколько дней?
Я наступила Илаю на ногу, чтобы не вздумал брякнуть что-нибудь о растирке. Он кашлянул в кулак, стараясь сдержать смешок, и серьезным тоном ответил:
– Мы очень старались.
– Превосходно! – восхитился Ранор.
– Вы нам поставите «превосходно»? – обрадовалась я.
– За работу ставлю «хорошо». – Он зажал папку под мышкой и потянул руки к стаканчику с кустиком. Кустику страсть как не понравилось, что его пытается сцапать чужая человеческая особь, и он щелкнул пастью.
– Почему? – осторожно отвела я стакан от подрагивающих от нетерпения узловатых пальцев магистра.
Со стороны Илая раздалось издевательское фырканье. Пришлось подавить веселье в зачатке, снова незаметно наступив насмешнику на ногу.
– Вы травили арауст, – напомнил Ранор и снова захотел забрать стаканчик.
– Он на нас напал. – Я не позволила дотянуться до вожделенной маграции.
Магистр одарил нас с напарником раздраженным взглядом, пожевал губами и буркнул:
– Пожалуй, вы заслужили «превосходно».
– За зачет, – подсказала я.
– Перебор, – душевно улыбнулся он, – но за маграцию непременно поставлю.
Магистра, что-то объяснявшего о болотистых растениях, я слушала вполуха. Взгляд то и дело останавливался на кустике, стоящем на полке среди остальных растений. Зубастый цветок, похожий на злобный глаз, высовывался над краем стакана, медленно ходил туда-сюда, как маятник, а потом, сомкнувшись в плотный бутон, спрятался. Стыдно сказать, но меня страшно заботила судьба собственноручно выпестованного создания.
Занятие закончилось, народ потянулся из учебного класса в оранжерею, а я подошла к магистру, собирающему папки с отчетами. За его спиной тряпка сама собой стирала с грифельной доски рисунок какого-то уродливого корешка. Впрочем, сомневаюсь, что существовали растения, уродливее, чем маграция, похожая на человечка с растущим из макушки цветочком.
– Что вы хотели, адептка… – Ранор примолк и напряг память, чтобы вспомнить мою фамилию.
– Эден, – не стала я мучить старика. – Магистр, те растения, которые мы сегодня принесли, их высадят в оранжерее?
– Нет, – мягко улыбнулся он. – Откровенно говоря, они не представляют собой особой ценности.
Страшно обрадовавшись, я уже открыла рот, чтобы попросить мой кустик-зубастик назад, в конце концов в комнате его дожидалось неподъемное ведро земли, полтора флакона согревающей растирки и естественное освещение из окна без штор, но Ранор добавил:
– Все, кроме маграции.
– Вот как… – пробормотала я и вдруг поймала себя на том, что по-детски расковыриваю на пальце заусенец. – Значит, его высадят.
– Что вы! Зацветшая мандрагора является ценнейшим компонентом для лечебных снадобий.
У меня вытянулось лицо.
– Подождите, магистр, – изменившимся голосом вымолвила я, – хотите сказать, что мой кустик порежут на кусочки, высушат и отправят на алхимические вытяжки? Он же живой!
На лице Ранора появилась добрая, вкрадчивая улыбка серийного маньяка.
– Маграция или рейнсверская мандрагора – это просто корень. Она не обладает сознанием и нервной системой, не испытывает боли. Понимаете, адептка…
– Эден, – невольно напомнила я.
– Вы же не пугаетесь, когда кто-нибудь выкапывает из земли батат, и не падаете в обморок, если чистят морковь.
– Но маграция не похожа на морковь, – не согласилась я.