К сорока годам он отупел, однозначно.
- Искал зачем…? Мне показалось, там в клубе, что тебе помощь нужна.
- И поэтому, выкрал и напугал девушку до полусмерти?
Куколка разозлилась, он этот переход от страха к злости уловил четко.
- Я многое о тебе узнал. Ты ж не первый раз в таком месте себя так вела. Ты…ты чего добивалась? Чтоб тебя поимел тот, кто сильней окажется?
Правильно. Он пасовать не будет. Лучше нападать.
- А на сестру за что набросилась? Тебе ее совсем не жалко? Она для тебя все делает, а ты?
- Ты ничего обо мне не знаешь, Григорий! Не лезь! – она встала, воинственно руки в бока уперла, - Уйди с дороги!
- Не уйду! – он ее легонько толкнул, и девушка снова оказалась, сидящей на его кровати, - Я о тебе знаю все! Знаю, что тебе больно! Знаю, что ты весь мир сейчас винишь и ненавидишь! Знаю, что сама себя разрушаешь!
Она смотрела во все глаза на него и, кажется, не знала, что сказать.
- Ты… ты не знаешь… не знаешь… - она качала головой, и снова заплакала.
Только теперь не от страха. А от боли. Он, шестым чувством это различить сумел. Ее боль остро, как ножом через него насквозь прошла.
Гриша присел к ней на кровать. Обнял. Прижал к себе. Пересадил к себе на колени и обнял крепче.
Она клубочком свернулась и завыла. Ему в грудь завыла. А у него от этого воя, от этой боли остановилось сердце и волосы дыбом встали.
Бедная! Как же… как же он в ней эту боль, такую страшную и огромную не рассмотрел?
Что он там говорил, что не контролирует она себя?
Он ошибся. Контролирует. Просто сил у нее больше нет. Кончились. И теперь ей просто больно.
Прижал ее к себе. Погладил по спутавшимся светлым волосам.
- Ничего. Ничего. Плачь, куколка, плачь. Кричи. Дерись, если хочешь. Выпусти все, выпусти.
Он раскачивался вместе с ней, сидя на кровати, гладил по голове и приговаривал это все, уткнувшись в светлую макушку.
- Не держи в себе, куколка, отпусти. Отпусти.
Часть шестая
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
Затылок ломило от боли, казалось, что кожа на голове начала неметь, если вообще такое возможно. Звенело в ушах, а руки… руки с огромным титаническим трудом шевелились, пробегая по клавишам ноутбука.
Соня старалась встряхнуться. Разминала шею, руки. Шевелила пальцами и снова начинала печатать.
Через два дня слушанье и от изобилия информации у нее голова скоро лопнет. От собственных мыслей по поводу этого дела вообще хотелось пойти повеситься, к чертям.
Как там говорится? Лучшее средство от головы – это топор? Вот ей бы сейчас этот топор пригодился бы. Самое то. Если не себе, то хоть кого-то порубить на куски и выплеснуть бешеную ярость, клокотавшую внутри и, затмившую все чувства, что там были.
А казалось, что про горе нельзя забыть, да и не забыла, оно отошло на второй план.
Боль осталась тоже…от потери, от непонимания, от, казалось бы, неразделенной любви (хотя в этом она уже не так уверена, что неразделенная), - все осталось, но где-то там, далеко.
Теперь ярость. Дикая. Первобытная. Невероятно злая и безумная.