Мои губы медленно растянулись в улыбке, я покачала головой и ответила:
— Ни за что.
— А говорят, что девушки не умеют хранить секреты, — усмехнулся змей.
— Нагло врут! — заверила я.
Долго сидеть у Егора мы не стали. Людмила Григорьевна должна была скоро прийти навестить сына, так что мы со змеем решили вспомнить о такте и уйти до того, как нас начнут вежливо выпроваживать. Но разминуться не вышло.
Когда мы вышли из палаты, мама Егора уже стучала каблучками по коридору. Как всегда, элегантная и безупречная. Аж завидки брали, когда я на нее смотрела. Людмила Григорьевна чем-то была похожа на мою собственную мать. Совершенно особенная порода женщин. Безукоризненное чувство стиля и собственного достоинства. Такие притягивали взгляды даже в толпе. И не только мужские.
— Тамара, Аркадий, рада, уже уходите? — спросила она после изящного приветственного кивка.
— Да, — кивнула я в ответ.
— Я рада, что вы приходите к Егору. У него здесь совсем нет друзей его возраста. Спасибо вам. Обоим.
В глазах Людмилы Григорьевны разлилось тепло, в котором хотелось нежиться.
По больничному коридору разнеслось эхо чужих шагов.
Мы уже попрощались и расходились в разные стороны, когда раздался негромкий, но звучный оклик:
— Прошу прощения! Людмила Григорьевна? Зуева? Вы мама Егора?
Я остановилась и обернулась. Голос был знакомый.
Окликнувшим оказался Ростислав Алексеевич. У главы общины на лице было нарисовано неподдельное участие с налетом делового интереса.
— Да, это я. А вы…?
— Ростислав. Я один из меценатов, принимающий участие в делах этой клиники. Борис Игнатьевич рассказал мне о вашем случае. Примите мое искреннее сопереживание.
— Благодарю. — Голос Людмилы Григорьевны заледенел, а лицо сделалось непроницаемым.
Разговор снова прервало эхо шагов. Уверенных и быстрых. С нашей стороны коридора кто-то целенаправленно приближался к Ростиславу Алексеевичу и Людмиле Григорьевне.
Я обернулась. Высокий мужчина в распахнутом черном пальто, дорогом деловом костюме и блестящих полуботинках. Ярослав Третьяк мазнул взглядом по нам с Аром, стоявшим в проеме между двумя окнами, и перевел его на пару впереди. Два следующих шага потеряли в уверенности. Мужчина остановился, достал смартфон, приложил его к уху, развернулся и прошествовал в обратную сторону. Выражение лица Третьяка было каким-то странным.
Беседовавшие повернулись на звук шагов, но все, что им удалось увидеть — удалявшуюся спину.
— Вы что-то хотели? — спросила Людмила Григорьевна, хмуро, словно нехотя отворачиваясь от этой самой спины.
Ростислав озадаченно проводил взглядом знакомого дуала, снова повернулся к собеседнице, одарил ее располагающей улыбкой и ответил:
— Я хотел, чтобы вы знали, мы готовы принять самое деятельное участие в лечении вашего сына. Если вам нужна любая помощь, в том числе и финансовая, в деле поисков подходящего донора, мы с радостью вам ее окажем. Я не понаслышке знаю, каково это. Нет ничего хуже, чем болезнь ребенка. И в нашей клинике мы относимся к педиатрическому отделению и его пациентам со всей серьезностью, заботой и вниманием. Существует специальный фонд, если захотите, я помогу оформить запрос. Лечение — штука дорогостоящая, особенно, если страховка не покрывает этот конкретный случай.
Людмила переложила сумку из одной руки в другую, вздохнула, бросила взгляд на окно за спиной лиса и произнесла:
— Я уже беседовала с человеком по рекомендации Леонида Лаврентьевича. Благодарю за поддержку.
По всему было видно, что подобные разговоры не доставляют ей удовольствия.
Дверь палаты открылась, и из нее вышел Егор. Паренек был насуплен и крайне серьезен.
— Мам, все хорошо? — спросил он.
Людмила Григорьевна повернулась и подарила сыну успокаивающую улыбку. Мне она показалась слегка вымученной.