Розой была любовь,
Но теперь она черна.
Не расцветет она вновь.
Усохнет, истлеет навек!'
— Э, — протянула я. — Что за бред?
— Так бывает, когда у человека нестабильная психика и ранимое эго, — фыркнула Полина.
— Расскажи нормально, или начну кусаться! — потребовала я.
Зайка улыбнулась.
— Хорошо. Обследовался у нас один парень пару-тройку месяцев назад. Человек. Лет девятнадцать — двадцать. Прицепился ко мне, как клещ. На работу провожал, с работы. Письма мне строчил с признаниями и под дверь складывал — телефон-то я ему не дала. Я старалась мягко объяснить, что нам с ним не по пути, но мальчик понимать не хотел. Поэтому у нас состоялся неприятный разговор, после которого, он, наконец, перестал мелькать перед глазами, зато стал посылать вот такие 'подарочки'.
— Странный субъект. Обычно этот вид поэзии годам к шестнадцати проходит, — я покачала головой.
— Двадцать лет парню, а такой ерундой мается. Явно недообследовали, — вынесла вердикт зайка.
Я рассмеялась.
— Чаю хочешь? — улыбнувшись, предложила Полина.
— Нет, мне уже в универ лететь надо на всех парах, — отказалась я.
Подруга кивнула и принесла из комнаты бумажный пакет на ручках-шнурках. Я заглядывать внутрь не стала. Скоренько попрощалась с зайкой и помчалась дальше, навстречу знаниям и 'автомату'.
Обычно уже после четвертой по расписанию пары наш корпус становился тихим и обезлюдевшим. Основная масса студентов схлынывала: у кого-то заканчивались пары, а кто-то попросту не доходил до пятой. Наша группа дошла в полном составе, потому что пятой парой была философия. После нее я всегда чувствовала смесь сонливости и апатии, сильно подозревая, что я такая не одна. Все дело было в манере чтения лекции. Иногда преподаватель напоминал мне заклинателя змей, таким заунывно-размеренным был его голос.
Когда время пары подошло к концу, лектор попрощался с нами и вышел первым. Олежек громко выдохнул и озвучил всеобщее настроение облегченным стоном:
— Наконец-то!
Девчонки разулыбались и стали оживать.
Я сегодня еще планировала успеть к Егору, поэтому встряхнулась, попрощалась с одногруппниками и бодро пошла на выход. Коридор был пустой, как и лестничный пролет, поэтому я была сильно удивлена, когда, ступив на первую ступеньку, почувствовала сильный толчок.
Не упала — крепко ухватилась за поручень рукой, но сумку и пакет из другой руки выбил удар. Парень, задевший меня плечом, не остановился, несся вниз, как ураган, а сверху раздался полный ярости Оленькин голос:
— Стой, гад!
Гад и не подумал слушаться, его пятки уже сверкали на первом этаже в сторону главного выхода.
— Том, ты как? — подошел ко мне Олежек.
— Нормально, — кивнула я, чувствуя, как сердце колотится в ненормальном темпе. Чуть душа не вылетела от неожиданности. Но да ладно. Не упала — и хорошо.
Староста, как благородный рыцарь, решил помочь мне с упавшей сумкой, поднял ее и пакет, только вот тот от удара порвался, и содержимое из него выпало. Олежек посмотрел на то, что выпало, и хрюкнул.
— Ай, Тамара, какая ты все-таки интересная женщина, — заметил он, вовсю улыбаясь.
На ступеньках лежало темно-вишневое полностью кружевное белье, даже на вид страшно дорогое.
— Ой, Томка, красотища какая, — выдохнула из-за плеча одногруппница. — Где брала?
— Это сестра брала, — буркнула я, чувствуя неловкость.