— Бл*ть!— укоризненно воскликнула я, хватаясь за голову.
Что же это делается, братцы? Засада среди бела дня.
— Бл*ть! — закричала, бросаясь на амбразуру, то есть на плиту, хотя кто так говорит, порядочный филолог скажет «к плите». К плите, деточка. Ну ее на фиг, эту плиту!
И я галопом понеслась на кухню, величая всё кругом непристойным междометием… да, именно междометием, а не существительным в значении «блудница, персона легкого поведения». Величая всё кругом, я открыла окошко выпустить столб дыма и уставилась неверящим взглядом на сковородку.
— Бл*ть,— уверенно произнесла я, осматривая предательницу, блудницу, особу легкого поведения.
Сковорода не просто пригорела, она упокоила с миром лучок и морковочку, обратив мои смелые кулинарные фантазии в удручающее пепелище.
И, воспользовавшись случаем, я, наконец, посыпала голову пеплом.
Фон Вейганд проник внутрь самостоятельно, проник и пошел на кухню, видно, по запаху следовал. А далее присвистнул, чего раньше ни разу не совершал. Глаза его выражали явное изумление, брови поползли вверх. Он понял, что, вернись чуть позже, от кухни могло не остаться следа и от самой квартиры тоже.
— Может, пюрешку сообразим? — я покосилась на кастрюлю, где мелко нарезанная картошечка перхотью кружила по желтоватому вареву.
Шеф-монтажник ничего не ответил, забрал у меня сковороду, осмотрел, потом заглянул в кастрюлю и под конец — в мои полные слез разочарования глаза.
— Придурок, — поджала я губки, когда он захохотал.
Испорченную посуду выбросили, а недовольную меня отправили переодеваться. Похоже, есть будем в ресторане.
— Окстись, Лора! Я тебя сейчас ущипну с вывертом! — как говорила учительница по английскому после моего очередного «перла».
В смысле, дожили, готовим для мужика. Ниже падать некуда. Дальше носки ему постираешь? Нет, чего это я буду стирать. Загружу в машинку, пущай трудится.
Господин фон Вейганд ломал мои стереотипы, принципы и устоявшиеся привычки. Возможно, ломал меня саму. Не знаю.
Я не поклонник обнимашек и поцелуйчиков, не люблю, когда пытаюсь спать, а кто-то лапает (ночевали пару раз с Леонидом, никакого интима, плохо не подумайте, я девушка приличная), предпочитаю сохранять личное пространство.
Но с ним всё иначе. Когда шеф-монтажник прижимает меня к себе крепко-крепко, нет ни малейшего отторжения. Кажется, я живу лишь в его руках.
На краю, на острие стального клинка, на грани, за которой скрывается вечная полночь. Больше не существует «хорошо» и «плохо». Есть только он. Его голос, проникающий под кожу. Его взгляд, лишающий гордости. Его прикосновения, дарующие боль и наслаждение.
Достаточно силы удержаться? Достаточно воли не сгореть?
Не знаю. Не могу знать.
***
Обычный рабочий день. Подъезжаем к офису, я бурчу о своем идиотском переводе и жалуюсь на умилительного начальника.
— Don’t you go? (Ты не идешь?) — спрашиваю, когда замечаю, что фон Вейганд не намеревается выходить.
Он отрицательно качает головой. Снова дела? Ладно. Чмокаю его в щечку и намереваюсь покинуть авто, но шеф-монтажник удерживает меня, мягко касается подбородка пальцами, внимательно изучает мое лицо.
— See you (Увидимся), — наконец произносит он, и скупая тень улыбки ложится на его губы.
— Конечно, — согласно киваю.
Через час начальник торжественно объявит коллективу о возвращении мистера Дрочера и о том, что контракт мистера фон Вейганда окончен тридцать первого декабря.
— Ты не знала? — спрашивает Натали. — Конечно, мы не знали, только сегодня документы на Дрочера пришли, а… но ты… он ничего не сказал? Что, совсем ничего?
Ответ написан на моем лице заглавными буквами.
— Он уезжает сегодня, машина должна забрать его в десять, — Натали бросает взгляд на часы. — Черт, уже десять. Они часто опаздывают, когда надо ехать в аэропорт. Может, еще получится и успеешь?