ЗАПАХ ДРУЖБЫ
Уроки продолжались.
В следующие несколько недель начала лета полуночные занятия шли после каждого страшного пробуждения. Простыни намокали еще дважды, но Ганс Хуберман лишь повторял свои решительные прачечные маневры и садился за работу: читать, рисовать, произносить. Тихие слова громко звучали в предутренний час.
Однажды в четверг, в самом начале четвертого пополудни Мама велела Лизель собираться – помочь разнести стирку. У Папы же были другие мысли.
Он вошел на кухню и сказал:
– Прости, Мама, сегодня она с тобой не пойдет.
Мама не потрудилась даже поднять глаза от узла с бельем.
– Кто тебя спрашивает, засранец? Пошли, Лизель.
– Она читает, – сказал Папа. Он вручил Лизель преданную улыбку и подмигнул. – Со мной. Я ее учу. Мы пойдем к Амперу – вверх по течению, где я учился играть на аккордеоне.
Тут уж Роза не могла не обратить внимания.
Она опустила белье на стол и рьяно распалила в себе надлежащий цинизм.
– Что ты сказал?
– Мне кажется, ты меня слышала, Роза.
Мама рассмеялась:
– Да какой ты, к чертям, учитель? – Картонная ухмылка. Слова поддых. – Будто сам путем читать умеешь, свинух.
Кухня примолкла. Папа нанес ответный удар:
– Мы разнесем за тебя твою стирку.
– Ты, грязный… – Роза смолкла. Слова застряли у нее во рту, пока она обдумывала дело. – Возвращайтесь засветло.
– Мама, в темноте читать нельзя, – сказала Лизель.
– Что такое, свинюха?
– Ничего, Мама.
Папа усмехнулся и навел на Лизель палец.
– Книгу, наждачку, карандаш, – приказал он. – И аккордеон, – когда Лизель уже была за дверью. Вскоре они уже шагали по Химмель-штрассе – несли слова, музыку, стирку.
Пока дошли до фрау Диллер, несколько раз оборачивались посмотреть, стоит ли еще мама у калитки, следя за ними. Мама стояла. Один раз она крикнула:
– Лизель, держи мешок ровно! Не помни белье!
– Да, Мама!
Еще через несколько шагов:
– Лизель, ты тепло одета?!
– Что, Мам?
– Saumensch dreckiges, никогда ничего не слышишь! Ты тепло оделась?! К вечеру посвежеет!