— Такое бывало иногда.
— А летом-номер-пятнадцать, когда у нее была короткая стрижка?
— Нет.
— А чего ты не спишь? — интересуюсь я.
Миррен качает головой:
— Не знаю.
Я сажусь.
— Можно задать тебе вопрос?
— Конечно.
— Мне нужно, чтобы ты рассказала, что случилось перед моим несчастным случаем. И после. Ты никогда не говоришь о важном… Но что-то, должно быть, случилось со мной, кроме травмы головы во время ночного плавания.
— Ага.
— Ты знаешь, что?
— Пенни сказала, что доктора посоветовали не ворошить твою память. Ты вспомнишь, когда придет время, никто не должен давить на тебя.
— Но я прошу тебя, Миррен. Мне нужно знать.
Она кладет голову на колени. Думает.
— Как тебе самой кажется? — наконец спрашивает она.
— Я… думаю, я стала жертвой насилия. — Трудно говорить эти слова. — Предполагаю, меня насиловали, или били, или еще что похуже. Из-за таких вещей люди и страдают амнезией, так?
Миррен трет свои губы.
— Не знаю, что тебе сказать.
— Расскажи, что произошло.
— Сумасшедшее выдалось тогда лето.
— Почему?
— Это все, что я могу сказать, дорогая Кади.
— Почему ты никогда не покидаешь Каддлдаун? — внезапно спрашиваю я. — Разве что на маленький пляж выходишь.
— Сегодня я каталась на каяках, — возражает она.
— Но тебе стало плохо. У тебя эта боязнь? Боязнь открытого пространства? Агорафобия?
— Я неважно себя чувствую, Кади, — говорит Миррен в свою защиту. — Мне постоянно холодно, не могу перестать дрожать. Горло болит. Если бы ты себя так чувствовала, то тоже не выходила бы.
Я чувствую себя еще хуже, но решаю не упоминать свои мигрени.
— Тогда нужно сказать Бесс. Отвезти тебя к врачу.
Миррен качает головой.