— Все внезапно стали такими ласковыми, — удивляюсь я. — Раньше вы так много не обнимались.
Кэрри обнимает и меня. От нее пахнет дорогими лимонными духами. Мы так давно не виделись.
Дорога из гавани холодная и сверкающая. Я сижу в хвосте лодки, пока мама стоит рядом с тетей за рулем. Опускаю пальцы в воду. Она брызгает на рукав моего пальто, и ткань быстро намокает.
Вскоре я увижу Гата.
Гата, моего Гата, который — не мой.
Дом. Малышню, тетушек, Лжецов.
Услышу крики чаек, отведаю пирог и домашнее мороженое. Услышу удары теннисных мячиков, лай ретриверов, эхо своего дыхания в трубке для подводного плавания. Мы будем разводить костры с запахом пепла.
Но буду ли я там как дома?
Вот впереди показался Бичвуд, его родные очертания. Первым я вижу Уиндемир с его островерхими крышами. Дальняя комната справа — мамина; виднеются ее голубые занавески. Мое окно смотрит вглубь острова.
Кэрри огибает остров, и я вижу с его нижней части Каддлдаун — квадратное, как коробка, основательное здание. Крохотная песчаная бухта — малый пляж — скрывается за длинной деревянной лестницей.
Пейзаж меняется, когда мы проходим восточную сторону острова. Рэд Гейт почти не виден сквозь деревья, но я замечаю красную отделку стен. Мимо проплывает большой пляж, к которому тоже нужно спускаться по деревянной лестнице.
Клермонт стоит на верхней точке острова, с видом на море в трех направлениях. Я выворачиваю шею, чтобы разглядеть его задорную башенку — но ее нет. Деревья, которые раньше создавали тень в большом саду, тоже пропали. Вместо шести викторианских спален, огромного крыльца и кухни с дымоходом, вместо дома, где дедуля проводил каждое лето целую вечность, я вижу глянцевое современное здание, стоящее на скалистой горе. С одной стороны к нему примыкает японский сад, с другой — голые скалы. Дом из стекла и железа. Такой неприветливый.
Кэрри выключает двигатель, и говорить становится легче.
— Это Новый Клермонт, — говорит она.
— В прошлом году был лишь каркас здания. Даже представить себе не могла, что у дома не будет газона, — говорит мамочка.
— Подожди, еще зайдешь внутрь. Стены тоже голые, а когда мы вчера приехали, то обнаружили, что холодильник пуст, если не считать, конечно, парочки яблок и треугольного куска сыра «Хаварти».
— С каких пор он ест «Хаварти»? — интересуется мама. — Это дрянной сыр.
— Папа не умеет покупать продукты. Джинни и Люсиль — его новые повара — делают лишь то, что он им говорит. Он питался тостами с сыром. Но я написала огромный список продуктов и отправила их на рынок в Эдгартаун. Теперь у нас достаточно еды на какое-то время.
Маму передернуло.
— Хорошо, что мы здесь.
Я пялюсь на новое здание, пока мама и тетушка болтают. Конечно, я знала о дедушкином ремонте. Они с мамой обсуждали новую кухню, когда он навещал нас несколько дней назад. Холодильник и еще один морозильник, сушилки и стойки со специями.
Но я не думала, что он снес весь дом. Что лужайки больше нет. И деревьев, особенно огромной старой магнолии с качелями-шиной. Ей, должно быть, было лет сто.
Вздымается волна — синяя, выпрыгивает из моря словно кит. Она поднимается надо мной. Мышцы моей шеи сводит спазм, горло перехватывает. Я сгибаюсь под ее весом. Кровь ударяет в голову. Я тону.
На секунду, все это кажется таким грустным, таким невыносимо грустным — думать о старой доброй магнолии с качелями. Мы никогда не говорили дереву, как сильно мы его любили. Мы никогда не давали ему имени, никогда ничего для него не делали. Оно могло еще столько прожить…
Мне так холодно.
— Каденс? — Мама наклоняется ко мне.
Я хватаюсь за ее руку.
— Веди себя нормально, сейчас же, — шепчет она. — Сейчас же!
— Что?
— Потому что ты нормальная. И можешь справиться.