– Вовсе нет. Как только ты выздоровеешь, мы уезжаем. Доктор Сайерз все подготовил. Мало того, ему не терпится поскорее убраться отсюда. Ужасный ворчун. Жалуется с утра до вечера. Не нравится ему холод, не нравится помощь, не нравится… – Татьяна махнула рукой. – Так о чем ты толкуешь? Что может случиться? Я не позволю тебе вернуться на фонт. И с места не сдвинусь без тебя.
– Об этом я и говорю. Сдвинешься, и еще как.
– Ни за что.
– Послушай…
Но Татьяна, недовольно нахмурившись, встала.
– Не желаю ничего слушать. – Он не отпускал ее руку, и она невольно смягчилась. – Александр, прошу, не пугай меня. Я так стараюсь не струсить… Пожалуйста, – спокойно попросила Татьяна, хотя сердце тревожно забилось.
– Таня, в любую минуту все может пойти крахом. Всегда существует опасность моего ареста.
– Знаю, – кивнула она. – Но если тебя схватят палачи того же Мехлиса, я могу подождать.
– Чего, спрашивается? – раздраженно крикнул он.
Слишком хорошо он усвоил на собственном опыте, что это такое – пытаться уговорить Татьяну. Если она что-то вобьет себе в голову, переубеждать ее бесполезно.
Должно быть, его лицо было достаточно выразительным, потому что она взяла его темные, изуродованные войной руки в свои безупречно белые, прижала к губам и просто ответила:
– Ждать тебя.
И тут же попыталась высвободиться, но он стащил ее со стула и заставил сесть на койку.
– И где ты собираешься меня ждать?
– В Ленинграде. В своей квартире. Инги и Славы больше нет. У меня две комнаты. Я подожду. А когда вернешься, мы с малышом встретим тебя.
– Исполком заберет одну комнату.
– Тогда я стану ждать в оставшейся.
– И как долго?
Она оглянулась на спящих пациентов. На темную комнату. Почему она не хочет повернуться к нему? В палате было тихо. Ни звука, если не считать сонного дыхания.
– Сколько понадобится.
– Господи Боже мой! Ты предпочитаешь умереть в холодной комнате, без отопления и света, вместо того чтобы жить достойной жизнью?
– Да. Другой для меня нет и не будет, так что давай на этом закончим.
– Таня, прошу тебя, – прошептал Александр и устало прикрыл глаза, не в силах продолжать. – А если энкавэдэшники придут за тобой? Что тогда?
– Поеду, куда пошлют. На Колыму. На Таймыр. Рано или поздно коммунизм падет…
– Ты уверена?
– Да. Когда больше не останется людей, которых требуется переделать. И тогда меня выпустят.
– Иисусе милосердный… но теперь ты должна думать не только о себе. А наше дитя?
– Но о чем мы вообще говорим? Доктор Сайерз не возьмет меня одну. У меня нет прав претендовать на Америку. И, Шура, я пойду за тобой куда угодно. Хочешь в Америку? Согласна. В Австралию? Согласна. В Монголию? Пустыню Гоби? Дагестан? Озеро Байкал? Германия? Ледяные пространства ада? Только предупреди, чтобы я успела собраться! Куда бы ты ни ехал – я с тобой. Но если решишь остаться, я тоже останусь. И не покину отца моего ребенка в Советском Союзе.
Склонившись над потрясенным Александром, Татьяна прижалась грудью к его лицу и поцеловала в голову. Потом снова села и поцеловала трясущиеся пальцы.
– Помнишь, как ты сказал мне в Ленинграде: «Какую жизнь я смогу вести в Америке, зная, что обрек тебя в Советском Союзе на смерть или долгие мучения в лагерях?» Это твои слова. И тут я полностью с тобой согласна. Если я брошу тебя, то, какой бы дорогой ни пошла, Медный всадник с оглушительным топотом копыт будет преследовать меня всю долгую ночь, пока не сотрет в порошок.