Глотнув морозного воздуха, Татьяна ответила, стараясь говорить весело и уверенно:
– Как? Еще не знаю. Что теперь? Теперь мы слепо устремимся в густой лес, на противоположной опушке которого ожидают нас последние дни короткой, но такой ослепительно счастливой жизни на этой земле. Ты идешь мужественно сражаться за меня, капитан, и останешься живым, как обещал, и постараешься отвязаться от Дмитрия…
– Татьяна я мог бы убить его. Не думай, что мне это в голову не приходило.
– Хладнокровно? На это ты не способен. А если бы и смог, сколько, по-твоему, Господь защищал бы тебя на войне? И меня в Ленинграде?
Она помедлила, пытаясь поймать ускользающие мысли. Она и сама подумывала об этом, но почему-то чувствовала, что не Всемогущий Господь удерживает Дмитрия на этой земле.
– А ты? Что остается тебе? – не уступал Александр. – Вряд ли ты пожелаешь вернуться в Лазарево.
Татьяна, улыбаясь, качнула головой:
– За меня не волнуйся. После прошлой зимы я все выдержу. И готова к худшему.
Она обвела рукой в варежке щеку Александра и мысленно добавила: и к лучшему тоже.
– Иногда, правда, я задаюсь вопросом, что лежит впереди, словно нуждаюсь в том, чтобы именно Ленинград вымостил мой путь в… не важно. Я здесь, неизвестно, надолго ли, но здесь. И здесь останусь. И не дрогну ни перед чем.
Сердце колотилось так, что было больно дышать. Татьяна прижала его к себе.
– Жалеешь, что перешел тогда улицу, солдатик?
Александр зажал ее руку между ладонями.
– Таня, я влюбился с первого взгляда. Та беспутная жизнь, которую я вел, начало войны… Полная неразбериха в казармах, люди, дерущиеся за то, чтобы снять деньги со счетов, за каждую банку тушенки в магазине, скупающие весь Гостиный Двор, записывающиеся добровольцами, посылающие детей в лагеря…
Он осекся.
– И посреди всего этого хаоса вдруг ты! – страстно прошептал он. – Сидишь одна на скамье, невероятно молодая, ослепительно светлая и прелестная, и ешь мороженое так самозабвенно, с таким удовольствием и поистине мистическим восторгом, что я глазам поверить не мог. Словно в мире в это солнечное воскресенье больше ничего не было. Я говорю это для того, что, если тебе когда-нибудь в будущем понадобится сила, а меня не окажется рядом, тебе не нужно будет долго искать. Ты, в босоножках на высоких каблуках и совершенно невероятном платье, ешь мороженое во время войны, перед тем как отправиться туда, не знаю куда, чтобы принести то, не знаю что, и не питаешь ни малейших сомнений, что найдешь все требуемое. Именно поэтому я и перешел тогда улицу, Татьяна. Поскольку верил: ты это найдешь. И верил в тебя.
Александр вытер слезы с ее щек и, сняв варежку, прижался теплыми губами к узкой ладони.
– Но если бы не ты, я вернулась бы домой с пустыми руками.
– Ничего подобного. Это не ты пришла ко мне, а я – к тебе. Потому что у тебя уже была ты. И знаешь, что я принес тебе?
– Что?
Александр сглотнул, прежде чем ответить:
– Подношения.
Они долго сидели, прижавшись холодными мокрыми лицами друг к другу: его руки обвивали ее плечи, сжимали ее голову, пока ветер срывал последние мертвые листья с деревьев, пока с неба падала серая ноябрьская морось.
Мимо пролетел трамвай. Три человека прошли по тротуару, направляясь к Смольному, закутанному камуфляжной сеткой. За гранитным парапетом отсвечивала свинцом ледяная вода. А за пустым Летним садом под почерневшим снегом лежало Марсово поле.
После ухода Александра Татьяна писала ему каждый день, пока не кончились чернила. А когда кончились чернила, она пошла через дорогу, в квартиру Вани Речникова. Говорили, что у него большой запас чернил, которые он охотно одалживает.
Мертвый Ваня сидел за письменным столом. Голова лежала на недописанном письме. Татьяна так и не смогла выдернуть ручку из окостеневших пальцев.
Сама она ходила на почту каждый день, в надежде получить весточку от Александра. Она не могла вынести перерывов между письмами. Он писал ей, но письма должны были идти потоками, а не тонким ручейком. Чертова почта!
После работы она немедленно шла домой и занималась английским. Во время налетов читала поваренную книгу матери. И часто готовила для больной одинокой Инги.
Как-то почтовый работник не отдал ей письма Александра, предложив ей и письма, и немного картофеля в обмен на кое-что…
Она написала Александру об этом, боясь, что не получит больше ни одного письма.