Татьяна бросила раскатывать тесто и подбоченилась:
– Шура, как ты можешь такое говорить?
– А что я говорю? Начинки-то нет!
Она легонько ткнула его в ногу скалкой.
– Пойди принеси сковороду. Как ты можешь говорить, что он не двойствен? Послушай, что пишет Пушкин! Да в этом смысл всей поэмы!
– Заметь, конец поэмы резко отличается от начала, где воспеваются великолепные гранитные парапеты, золоченые шпили, белые ночи и Летний сад.
Ее сердце на миг сжалось при упоминании Летнего сада. Они улыбнулись друг другу.
– Пушкин, – продолжала Татьяна, – говорит, что да, Ленинград был построен, но статуя Петра Первого ожила, словно в кошмарном сне, и вечно преследует несчастного Евгения, бегущего по чудесным, прямым как стрела улицам:
Татьяна едва заметно вздрогнула. Почему? Озноб? В такой жаркий день?
Александр притащил тяжелую чугунную сковороду.
– Таня, не могла бы ты спорить со мной и одновременно начинять пирог? Или я должен согласиться с тобой, чтобы наконец получить ужин?
– Шура, это цена Ленинграда. Параша мертва. Евгений тронулся умом и всюду видит Медного всадника, – бормотала Татьяна, раскладывая начинку на листе теста и защипывая края. – Думаю, Параша вряд ли хотела умирать, а Евгений уж точно не хотел платить рассудком и предпочел бы жить в болоте.
Александр вновь уселся на стол, широко расставив ноги.
Он небрежно пожал плечами.
– Как бы то ни было, я считаю, что такие, как Евгений, – разумная цена за право жить в свободном мире.
– И разумная цена за построение социализма? – помедлив, выпалила Татьяна.
– Брось! Надеюсь, ты не сравниваешь Петра Великого со Сталиным! – взвился Александр.
– Отвечай!
Александр спрыгнул на пол.
– Уздой железной, Татьяна, но в свободный мир! Не в рабство! Это жизненно важная, существенная разница! Разница между гибелью за Гитлера и гибелью в попытке его остановить!
– И все же гибель есть гибель, верно, Шура? – прошептала Татьяна, подходя ближе. – Гибель есть гибель.
– Я скоро погибну, если не поем, – проворчал Александр.
– Все, ставлю в печь.
Она сунула пирог в печь и нагнулась, чтобы вымыть лицо и руки. В избе стояла невыносимая духота, хотя двери и окна были открыты настежь.
– У нас есть сорок пять минут, – объявила Татьяна, выпрямляясь. – Что будем делать… нет. Подожди! Забудь, что я это сказала! Господи, ладно, но нужно же хотя бы смести муку со стола! Смотри, я белая, как призрак! И тебе это нравится, бесстыдник! Ох, Шура, ты ненасытен! Невозможно же делать это день и ночь…
О Шура, мы не можем…
О Шура…
О…
– Ты просто споришь назло мне, – заявила Татьяна, когда они ужинали под открытым, уже темнеющим небом, в котором бледно сиял полумесяц. Пирог все же допекся. Татьяна порезала помидоры и намазала черный хлеб маслом. – Потому что уверен, что гибель за Гитлера и гибель за Сталина – это одно и то же.
Александр проглотил огромный кусок пирога.