Солнце стояло высоко над деревьями. Александр, успевший сколотить столик, чистил на нем рыбу армейским ножом. Татьяна стояла рядом с кастрюлей, куда складывались тушки, собираясь сварить уху.
– Ты никогда не будешь голодать, пока есть кто-то, кто сварит добытую тобой еду, верно, Шурочка?
– Таня, если придется, я разведу огонь и поджарю рыбу, – заверил он. – А что?
– Шура, ты ловишь рыбу, разводишь огонь, делаешь мебель, сражаешься, рубишь лес. Есть ли предел твоим талантам?
– А это тебе судить.
Александр нагнулся и стал целовать ее, пока она не застонала.
– Не будь такой соблазнительной, – прошептал он.
Она смущенно откашлялась:
– Мне давно пора разучиться краснеть по всякому поводу.
– Не нужно! Только не это. Кстати, есть одна вещь, которая мне недоступна. Не могу печь оладьи.
Татьяна смешно наморщила нос и поцеловала его.
– У нас достаточно керосина для примуса?
– Сколько угодно, а что?
– Когда я поставлю уху вариться, можно оставить ее на медленном огне?
Она запнулась.
– Шура… Дуся просила меня прийти помочь ей в церкви. Пожалуйста, не сердись. Мне не по себе, потому что я совсем их забросила…
– Ты то и дело там торчишь, – хмуро заметил он.
– Кто-то сказал, что я – его тень.
– Да, если не считать того, что ты постоянно туда бегаешь. – Александр вздохнул. – Что на этот раз?
– Одно из окон выпало. Она спрашивала, не вставишь ли ты раму.
– Ах, так теперь я ей понадобился?
– Я пойду с тобой. Она обещала заплатить водкой.
– Лучшей платой для меня будет, если она оставит тебя в покое.
Татьяна убежала и вернулась с папиросой и сделанной из патрона зажигалкой.
– Открой рот.
Александр неохотно взял папиросу и несколько раз затянулся. Татьяна, не зная, что дальше делать с папиросой, сунула ее в губы, тоже затянулась и мучительно закашлялась. Александр знаком велел дать ему папиросу и проворчал:
– Не смей больше этого делать. Я слышу, как ты дышишь по ночам: у тебя неладно с легкими…
– Это не туберкулез. Просто ты слишком крепко меня держишь.
Она отвела глаза.
Александр покачал головой, но промолчал.