– И, презрев всех других мужчин, быть верной ему до того дня, когда смерть разлучит нас…
Она поцеловала его ладонь. Вытерла слезы со щек его ладонью.
– И, презрев всех других мужчин, быть верной ему до того дня, когда смерть разлучит нас…
– Я, Александр Баррингтон, беру эту женщину в жены…
– Не надо, Шура.
Она уселась на него верхом и стала тереться грудями о его грудь.
Чтобы жить с ней в таинстве брака…
Она поцеловала его в грудь.
– Я буду любить ее…
Его голос прервался.
– …утешать, почитать и хранить…
Она прижалась щекой к его груди, слушая ямбический ритм его сердца.
– И, презрев других женщин, останусь верным ей до того дня…
– Не надо, Шура.
Его грудь была совсем мокрой от ее слез.
– Пожалуйста.
Он подложил руки под голову.
– Есть вещи похуже смерти.
Ее сердце переполнилось жалостью и любовью. Воспоминаниями о матери, склонившейся над шитьем. О последних словах Марины: я не хочу умирать… хотя бы раз в жизни не испытав того, что чувствуешь ты. О смеющейся, заплетающей косы Даше где-то в другой жизни.
– Да? И что же именно?
Он не ответил.
Но она все равно поняла.
– Уж лучше плохая жизнь в Советском Союзе, чем смерть. Разве не так?
– Если жизнь с тобой, тогда да.
Татьяна кивнула.
– Кроме того, я еще не видела хорошей смерти.
– Видела. Что сказала Даша, перед тем как умерла?
Она вжалась в него, стараясь проникнуть внутрь, в самую глубь, в самую суть, коснуться его благородного сердца.
– Сказала, что я хорошая сестра.
Александр нежно погладил ее по щеке.