– Говорю тебе, сердечко у нее болит о ком-то, – стояла на своем Аксинья.
– Совсем ты помешалась на старости лет.
– Да? Тогда почему же она все бегает в правление, спрашивает, не пришло ли письмо? – торжествующе закричала Аксинья. – Если у нее никого не осталось, откуда она ждет писем?
– Хороший вопрос, – одобрил Александр.
Что он собирался делать по этому поводу?
Он не помнил. Слишком тяжелый день. Слишком много событий. Все мысли смешались.
– А когда мы шьем на площади? Заметили, как она всегда выбирает место, откуда видна дорога? – не унималась Аксинья.
– Верно, верно, – согласились женщины. – Глаз не сводит с дороги, словно кого-то ждет.
Александр вскинул голову. Татьяна стояла за стулом Наиры. Выразительные бездонные глаза были устремлены на него.
– Правда, Танюша? – вырвалось у него. – Ты ждешь кого-то?
– Уже нет, – ответила она так же горячо.
– Вот видите, – удовлетворенно заключила Наира. – Говорила же вам, что никакая это не любовь.
Татьяна села рядом с Александром.
– Ничего, что мы о тебе сплетничаем, Танечка? – спросила Наира. – Сама знаешь, у нас в Лазареве новостей мало, вот и рады каждому гостю. Особенно Вова. Недаром только о тебе и думает. Поверишь, Саша, мой внучок совсем голову потерял.
Александр молча повернулся к Татьяне. Он, может, и сказал бы что-то, если бы в голову пришло хоть одно слово.
Ему нужна всего одна секунда наедине с Татьяной. Неужели он чересчур многого просит? Неужели не может быть и речи о том, чтобы сжать ее теплое, округлившееся, упругое тело?
Он вышел, чтобы умыться и покурить. А когда вернулся, хотел было раздеться, снять сапоги, но вместо этого пришлось слушать бесконечный поток: «Танечка, милая, дай мне лекарство», «Танечка, дорогая, не можешь поправить мне одеяло?», «Танечка, родная, не дашь стакан воды?»
Наконец терпение его лопнуло. Он стянул сапоги.
– Таня, солнышко, – пробормотал он, положил голову на стул и немедленно заснул. А проснулся оттого, что кто-то легонько тряхнул его за плечо и погладил по голове. Было совсем темно.
– Пойдем, Шура, – прошептал ее голос. Она пыталась заставить его подняться. – Сможешь идти? Просыпайся, пора спать. Давай же.
Он кое-как вскарабкался на лежанку, плюхнулся на теплые одеяла и заснул, так и не раздеваясь. И сквозь сон слышал, как она снимает с него носки, расстегивает гимнастерку, ремень и вытаскивает из петель. Чувствовал ее мягкие губы на закрытых веках, щеке, лбу. Лицо что-то пощекотало. Должно быть, ее волосы. Он хотел проснуться, но не смог.
Наутро Александр открыл глаза и взглянул на часы. Ого, как поздно! Уже восемь!
Он поискал глазами Татьяну. Ее нигде не было, зато он был укрыт ее стеганым лоскутным одеялом и лежал на ее подушке. Улыбнувшись, он перевернулся на живот и вжался лицом в подушку. Наволочка пахла мылом, свежим воздухом и Татой.
Он вышел во двор, в солнечное, наполненное щебетом птиц сельское утро. Воздух был спокоен и неподвижен, как в мирное время; земля была усыпана вишневыми лепестками, а сирень распространяла сладкое благоухание, вселявшее в Александра надежду на будущее. Это был его любимый запах, запах цветущей майской сирени на Марсовом поле, доносившийся даже до казарм. Вернее, один из любимых. Но не самый любимый: аромат дыхания Татьяны, когда она целовала его, сонного, прошлой ночью, – разве может сравниться с ним сирень?
В доме было тихо. Наскоро умывшись, Александр пошел ее искать и нашел на дороге. Она возвращалась домой с двумя ведрами парного коровьего молока. Белокурая головка Татьяны была опущена. Белая блузка заправлена в синюю широкую юбку. Высокие груди приподнимали тонкий ситец. Лицо разрумянилось.
Сердце Александра замерло. Он взял у нее ведра, и несколько минут они шли молча. Александр вдруг обнаружил, что задыхается.
– Хочешь, угадаю, что собираешься делать потом? Наносишь воды из колодца, – объявил он наконец.
– Собираюсь? – хмыкнула Татьяна. – А как ты сегодня брился?
– Кто это брился?
– А зубы чистил?