– Так оно и есть. Александр называет их «галетами».
– Неужели не можешь испечь хлеб вместо идиотских блинчиков? – потребовала мать.
– Хлеб? Но из чего? Ни молока, ни дрожжей, ни масла. И уж, конечно, ни одного яйца.
– Смешай муку с водой. Сухого молока не осталось?
– Три столовые ложки.
– Положи в тесто и добавь сахара.
– Как скажешь, мама.
Татьяна испекла на ужин лепешки с последним молоком и сахаром. К ним полагалась оставшаяся банка тушенки. Было тридцать первое октября.
– Что они кладут в этот хлеб? – возмутилась Татьяна, отламывая кусочек черной корки и заглядывая внутрь. – Что это?
Они дотянули до начала ноября. Бабушка лежала на диване. Марина и мама уже ушли. Татьяна рассуждала, пытаясь растянуть свою порцию. Идти в больницу не хотелось.
Даша безразлично пожала плечами:
– Кто знает? И какая разница? Он вкусный?
– Омерзительный.
– Все равно ешь. Или ждешь, что дадут белого хлеба?
Татьяна вынула что-то из мякиша, повертела и положила в рот.
– Даша, Господи, знаешь, что это?
– Плевать!
– Опилки.
Даша на мгновение прекратила жевать.
– Опилки?
– Да, а вот это… – Она показала на коричневое волоконце, тоже оказавшееся на виду. – Это картон. Мы едим бумагу. Триста граммов в день, и нам дают бумагу!
Прикончив последние крошки и жадно глядя на кусок, оставшийся у сестры, Даша назидательно заметила:
– Повезло, что хотя бы есть это. Может, открыть банку помидоров?
– Нет. И без того только две осталось. Кроме того, мамы и Марины нет дома. Когда соберутся все, тогда и откроем. Ты же знаешь, стоит начать, и мы съедим все.
– Это мысль.
– Нельзя. Это на ужин.
– И что это за ужин такой – томаты?
– Если бы ты не съела свой картон за завтраком, осталось бы и на ужин.
– Ничего не могу с собой поделать.
– Знаю, – вздохнула Татьяна, жуя остаток хлеба с закрытыми глазами. – Слушай, не хочешь сухарика? У меня есть немного. По три каждой.