– Солнышко, – шепнула Даша, подходя ближе и обнимая Татьяну, – думаешь, мне легче? Он ведь и мой дед. Мы все его любили. Невозможно смириться с тем, что его больше нет.
Татьяна тоже обняла сестру:
– Даша, это дурной знак.
– Нет, Танюша, что ты!
– Это дурной знак, – повторила Татьяна. – Похоже, дедушка умер, не в силах вынести того, что случится с его семьей.
Девушки повернулись к Александру, но тот молчал.
И почти не разговаривал до самого утра, когда они стояли в очереди за хлебом. Когда они уже шли обратно по набережной Фонтанки, Александр сунул руку в карман шинели и объявил:
– Завтра мне нужно возвращаться, Танечка. Но смотри, что я тебе принес.
Он протянул ей маленькую плитку шоколада. Татьяна взяла и даже сумела вымучить слабую улыбку. Но глаза ее были полны слез.
Александр взял Татьяну за руку и похлопал себя по груди:
– Иди сюда.
Она не помнила, сколько простояла, уткнувшись лицом в его шинель и горько плача…
Нога Антона не заживала. Легче Антону не становилось. Татьяна принесла ему квадратик шоколада. Антон съел, но без всякого удовольствия.
Она сидела у его постели. Обоим не хотелось говорить.
– Таня, – неожиданно спросил он, – помнишь позапрошлое лето?
Она поразилась слабости его голоса.
– Нет, – покачала головой Татьяна. Вот прошлое лето она помнила до мельчайших деталей.
– В августе, когда ты вернулась из Луги, мы с тобой, Пашей, Володей и Петькой играли в Таврическим саду в футбол. И ты пнула меня в коленку, чтобы отнять мяч. По-моему, в ту же самую ногу.
Его губы искривились в подобии улыбки.
– Кажется, да, – кивнула Татьяна. – Ш-ш-ш… лежи тихо. Ты поправишься, и, может, будущим летом мы опять пойдем играть в футбол.
– Да, – выдохнул он, стиснув ее руку и закрыв глаза. – Но не с твоим братом. И не с моими.
– Только ты и я, – пообещала она.
– И не со мной, Танечка, – прошептал он.
«Они ждут тебя, – хотела сказать она. – Ждут, чтобы снова поиграть с тобой в футбол. И со мной».
Обычно Татьяна уходила за хлебом ровно в шесть тридцать, чтобы, даже простояв в очереди около часа, вернуться к восьми, когда раздавался вой сирены, возвещавшей о налете. Но в последнее время она замечала, что либо бомбежки начинались раньше, либо она выходила позже, потому что три утра подряд, возвращаясь домой, она попадала под обстрел на улице Некрасова.
И только потому, что она обещала, клялась Александру, приходилось спускаться в подвал в ближайшем здании, прижимая к груди драгоценный хлеб и натягивая каску, которую он оставил ей и потребовал пообещать, поклясться носить ее при малейшем признаке опасности.
Хлеб, который держала Татьяна, вовсе не был вкусным, белым или мягким. Скорее сырым и тяжелым, но что за аромат исходил от него!
Полчаса она сидела под обстрелом тридцати пар глаз, пока откуда-то из темноты не раздался старушечий голос:
– Девочка, не поделишься хлебцем? Дай откусить.
– Это для моей семьи, – отбивалась Татьяна. – Нас пятеро, и все ждут меня дома. Что они будут есть, если я все раздам?