И только тут он взглянул на Татьяну. Она не плакала, не требовала обещаний от Дмитрия. Только после их ухода бережно положила на ладонь печенье, задумчиво покачивая, как ребенка.
– Мне понравился твой Дмитрий, Таня. По крайней мере он честнее, чем многие мои знакомые. Неплохое качество в солдате.
Татьяна недоуменно уставилась на сестру:
– Что это за солдат, который боится идти в бой? Возьми его себе, Марина, если хочешь.
Наутро по радио передали, что на крышу дома на Садовой упала зажигательная бомба и дежурные не смогли вовремя ее потушить. Бомба взорвалась, убив девять человек, старшему из которых не было и восемнадцати.
«Моему брату не было восемнадцати», – подумала Татьяна, надевая туфли. Нога ныла.
– Видишь? Что я тебе говорила? – не удержалась мама. – На крыше опасно.
– Мы в осажденном городе, мама, – напомнила Татьяна. – Здесь повсюду опасно.
Бомбежка началась ровно в восемь. Татьяна еще не успела выйти отоварить карточки. Семья спустилась в бомбоубежище. Татьяна, не находя себе покоя, обкусала ногти и безустанно выбивала какую-то мелодию на колене, но ничто не помогало. Они просидели внизу час.
Потом отец отдал Татьяне свои карточки и попросил их отоварить.
– Танечка, – вставила мама, – возьми и мои тоже. У меня полно работы. План снова увеличили.
Татьяна попросила Марину пойти с ней в магазин, но та отказалась под предлогом того, что должна помочь бабушке одеться.
Даша стирала в чугунной раковине.
Пришлось идти в одиночку. Татьяна добрела до большого магазина на Фонтанке, около Театра драмы и комедии, где сегодня шла «Двенадцатая ночь» Шекспира. Очередь в магазин выплеснулась на набережную.
Она забыла о «Двенадцатой ночи», как только подошла к прилавку и узнала, что после вчерашнего пожара нормы опять сократили.
Папа получал полкило хлеба по рабочей карточке, а все остальные – по триста пятьдесят граммов. Марине и бабушке полагалось двести пятьдесят. Все вместе это составляло почти два килограмма в день. Кроме того, Татьяне удалось купить моркови, соевых бобов и три яблока, сто граммов масла и три литра молока.
Дома она объявила о снижении норм, но родные не расстроились.
– Два кило? – спросила мама, откладывая шитье. – Этого более чем достаточно. И нечего обжираться в такое время. Придется затянуть пояса. Кроме того, у нас есть кое-какие запасы. Не пропадем.
Татьяна разложила хлеб на две кучки: к завтраку и обеду, а потом разделила каждую на шесть порций. Папе досталась самая большая. Себе она взяла самую маленькую.
Вера уже не делала вид, будто обучает ее. Татьяне поручили самую грязную работу: чистить туалеты и ванны, стирать грязные бинты. Она раздавала обед в столовой и сама смогла поесть.
Бомбежки продолжались весь день с перерывами. Вечером у Татьяны хватило времени прибраться и приготовить ужин, прежде чем завыли сирены. Пришлось снова спускаться в бомбоубежище. Татьяна сидела, сидела, сидела… Прошло только два дня. Сколько еще терпеть? Она спросит у Александра при следующей встрече.
Убежище было узким и длинным, выкрашенным в серый цвет. На шестьдесят человек было всего две керосиновые лампы. Многие сидели на скамьях. Те, кому не хватило места, стояли, прислонившись к стенам.
– Папа, – спросила Татьяна, – долго еще, как ты думаешь?
– Несколько часов, не меньше, – устало произнес отец. От него несло водкой.
– Папа, – терпеливо сказала она, – я имею в виду… бои. Сколько еще?
– Почем мне знать? – отмахнулся он, пытаясь подняться. – Пока мы все не сдохнем!
– Мама, что это с папой?
– О Танечка, неужели ты так слепа? Паша. Паша, вот что с папой.
– Я не слепа, – пробормотала Татьяна, отодвигаясь. – Но он нужен семье.
Делать было решительно нечего. Татьяна нагнулась к уху сестры: