В начале сентября ввели комендантский час. Продовольственные нормы опять снизили. Александр перестал приходить каждый день. Вот и хорошо.
Ложь.
Даже приходя, он был чрезвычайно внимателен к Даше, особенно в присутствии Татьяны и Дмитрия. И это хорошо.
Ложь.
Татьяна старалась как можно лучше играть свою роль, улыбаться Дмитрию и зажать сердце в стальные клещи. И это ей удавалось.
Ложь.
Такое простое дело – разливать чай – и то было пропитано обманом. Наливать чай кому-то раньше, чем ему. Ее руки дрожали от усилия.
Ей так мечталось вырваться из заколдованного круга, который представлял собой Ленинград в начале сентября, вырваться из осады невзгод, страданий и любви, окруживших ее плотным кольцом.
Она любила Александра. А-а, наконец, вот оно. Хоть капля правды, за которую можно схватиться, как за соломинку.
После похоронной на Пашу папа стал пить еще больше и редко ходил на работу. Его постоянное пребывание дома мешало Татьяне готовить, убирать, читать.
Ложь.
Не мешало.
Но раздражало.
Невероятно.
Единственным местом, где она могла обрести покой, была крыша, и даже это состояние нельзя было назвать покоем в полном смысле слова. В душе царил хаос.
Выходя на крышу, она закрывала глаза и воображала, как гуляет без гипса, не хромая, под руку с Александром. Они шли по Невскому, к Дворцовой площади, вниз по набережной, обходили Марсово поле. Пересекали мост через Фонтанку, бродили по Летнему саду, снова возвращались на набережную, добирались до Смольного, потом мимо Таврического сада, до улицы Салтыкова-Щедрина, сидели на своей скамье и возвращались домой по Суворовскому. И, гуляя с ним, она чувствовала себя так, словно входит в последний отрезок жизни.
Так она мечтала, сидя на крыше и слушая эхо артиллерийской канонады и взрывов. И сознание того, что снаряды рвутся не так близко, как в Луге, служило слабым утешением: ведь Александр тоже не был так близок, как в Луге.
Приходы Александра становились все более редкими, по мере того как условия жизни становились все тяжелее. Татьяна тосковала по нему, умирая от желания побыть с ним наедине хотя бы минуту. Напомнить себе, что лето сорок первого не было иллюзией, что действительно было время, когда они гуляли по Ленинграду, а он смотрел на нее и смеялся.
Теперь всем было не до смеха.
– Но немцы еще не в городе, правда, Саша? – в который раз спрашивала Даша за чаем… проклятым чаем. – А когда они придут, мы отбросим назад фон Лееба?
– Да, – неизменно отвечал Александр.
Но Татьяна не верила утешениям.
Очередная ложь.
Бросив мрачный взгляд на Дашу, обнимавшую Александра, она старалась отвести глаза и спрашивала у Дмитрия, не хочет ли тот послушать анекдот.
– Что? – рассеянно отвечал он. – Прости, Таня, я немного задумался.
– Ничего страшного, – отмахивалась она, наблюдая, как Александр улыбается Даше.
Ложь, ложь и ложь.
Но, как бы ни старался Александр, Дмитрий не оставлял Татьяну в покое.
Марина так и не перебралась к ним, а медсестры в больнице целыми днями перебирали военные новости. Война больше не была чем-то абстрактным, что поглотило Пашу, что пожирало украинские села и города, губило людей, валилось бомбами на крыши англичан в их далеком чопорном Лондоне. Война подходила все ближе.
Что ж, может, это и к лучшему, потому что больше так продолжаться не могло.