– Александр Белов.
Гарольд кивнул.
– Ладно, довольно, насмотрелись. Пошли! – грубо бросил надзиратель.
– Погодите! – воскликнул Дмитрий. – Мы хотели, чтобы этот гражданин знал: несмотря на все его преступления против пролетариата, его не забудут.
Александр молчал, не сводя глаз с отца.
– Еще бы его забыли! Столько натворить! – буркнул надзиратель.
Гарольд до крови кусал губы, не в силах насмотреться на сына.
– Можно мне пожать им руки? – спросил он наконец.
Надзиратель не возражал.
– Но побыстрее. Попробуй только что-нибудь им передать! Я все вижу!
– Я никогда не слышал, как говорят по-английски. Не могли бы вы что-нибудь сказать? – попросил Александр.
Баррингтон подошел к Дмитрию и пожал ему руку.
– Спасибо, – поблагодарил он по-английски.
Настала очередь Александра. Отец крепко стиснул руку сына. Александр слегка качнул головой, словно умоляя отца оставаться спокойным.
– Я с радостью умер бы за тебя, о Авессалом, сын мой, сын мой, – прошептал Гарольд.
– Прекрати, – одними губами шепнул Александр.
Гарольд отпустил его руку и отступил, безуспешно стараясь не заплакать.
– Я скажу тебе кое-что по-английски. Несколько строк из певца империализма Киплинга.
– Довольно! – рявкнул надзиратель. – У меня нет времени…
По его щекам катились слезы. Гарольд отступил и перекрестил Александра.
– Я люблю тебя, па, – неслышно выговорил Александр по-английски.
И они ушли.
Татьяна, не скрываясь, плакала. Александр неуклюже вытирал ей лицо.
– Не надо, Таня. Тогда я так старался не выдать себя и с такой силой стискивал зубы, что один выкрошился. Теперь ты знаешь все. Больше я никогда не видел отца, и, если бы не помощь Дмитрия, тот так и погиб бы, ничего не зная обо мне.
Тяжело вздохнув, он отнял руку.
– Шура, но ты сделал невозможное для своего отца! – Ее губы дрожали. – Утешил его перед смертью.
Умирая от смущения, одолеваемая эмоциями, она взяла руку Александра и поцеловала. И тут же покраснела до корней волос.
– Таня, кто ты? – с чувством спросил он.
– Я Татьяна.
Она подала ему руку. Они долго молча сидели.