Александр замолчал. Татьяна затаила дыхание.
– Твои родители были все еще живы?
– Я не знал. Поэтому и старался подружиться с Дмитрием в надежде, что он поможет мне повидаться с отцом и матерью. Понимал, что если они пока не расстреляны, то, должно быть, сходят с ума от тревоги обо мне. Нужно было как-то сообщить им, что я жив и здоров. Особенно матери. Мы были очень близки с ней.
Глаза Татьяны наполнились слезами.
– А твой отец?
Александр пожал плечами:
– А что отец? В последние годы мы часто ссорились. Что я могу сказать? Он считал, что во всем прав. Я считал, что во всем прав. Так оно и шло.
– Шура, они, должно быть, очень тебя любили.
– Да, – кивнул он, глубоко затягиваясь. – Когда-то очень.
Татьяна боялась, что у нее разорвется сердце от жалости к Александру.
– Понемногу, – продолжал он, – я втерся в доверие к Дмитрию, и мы стали лучшими друзьями. Ему льстило то, что из всех сверстников я выбрал именно его.
И тут Татьяну осенило:
– Шура… значит, тебе пришлось сказать ему правду?
Она подползла ближе и обняла его. Тот одной рукой обхватил ее плечи. В другой по-прежнему дымилась папироса.
– Пришлось. А что мне было делать? Оставить родителей погибать или во всем признаться ему.
– Ты все ему сказал… – неверяще повторяла Татьяна, прижимаясь к нему.
– Да. – Александр посмотрел на свои большие руки, словно пытаясь найти ответ. – Я не хотел этого делать. Мой отец, хоть и правоверный коммунист, научил меня никому не доверять, и хотя это было нелегко, я хорошо усвоил его уроки. Но так жить почти невозможно, и должен быть хоть один человек, которому можно излить душу! Всего один. Я действительно нуждался в его помощи. Кроме того, я был его другом. И сказал себе, что, если он сделает это для меня, я вечно буду ему признателен. Все это я изложил ему. «Дима, – сказал я, – я буду твоим другом на всю жизнь, и можешь всегда рассчитывать на меня».
Александр зажег очередную папиросу. Татьяна ждала, чувствуя, как невыносимо усиливается боль в груди.
– Отец Дмитрия узнал, что моей матери уже нет. – Голос Александра дрогнул. – Он же рассказал, что произошло с ней. Но отец все еще был жив, хотя, очевидно, ему оставалось недолго. Он уже просидел в тюрьме почти год. Черненко-старший провел меня и Дмитрия в Большой дом, где мы на пять минут в присутствии Дмитрия, его отца и еще одного надзирателя увиделись с иностранным шпионом Гарольдом Баррингтоном. Никакого privacy для меня и отца.
Татьяна взяла Александра за руку:
– Как это было?
Тот смотрел куда-то в пространство.
– А как ты себе это представляешь? – глухо спросил он. – Коротко и мучительно горько.
Тесная серая камера с обмазанными цементом стенами. Александр смотрел на отца, а Гарольд Баррингтон смотрел на сына. Он даже не встал с нар.
Дмитрий стоял в центре камеры. Александр – сбоку. Позади возвышались надзиратели. С потолка свисала тусклая лампочка.
– Мы только на минуту, гражданин, – сообщил Дмитрий Гарольду. – Понимаете? Только на минуту.
– Конечно, – тоже по-русски ответил Гарольд, смаргивая слезы. – Спасибо, что пришли. Я счастлив. Как тебя зовут, сынок?
– Дмитрий Черненко.
– А другого?
Дрожа всем телом, он жадно смотрел на Александра.