Она невесело улыбается в ответ. Польстил так польстил.
– И хотя Ашара – имя более чем распространенное… – продолжает он, – …Комайд – совсем другое дело. Тебе нужно было срочно избавиться от фамилии. Поэтому теперь ты Тивани.
– Я могла выйти замуж, – говорит Шара. – И взять фамилию мужа.
– Ты не замужем, – отмахивается Воханнес. И выплескивает то, что осталось в бокале, в окно. – Я знаю, как выглядят замужние женщины. Пара штрихов там, пара значимых деталей здесь. Ничего этого в тебе нет. Как, не боишься, что тебя узнают?
– Кто? – пожимает плечами Шара. – Из выпускников Фадури на Континенте только мы с тобой и живем. Все политиканы, с которыми завязана моя семья, – в Галадеше. Остаются только континентцы и военные чины, но из них меня в лицо не знает никто.
– А если кто-то пойдет по следу Ашары Комайд?
– Они обнаружат официальные сведения о том, что она ведет уединенный образ жизни, учительствуя в крохотном городке Тохмай на юге Сайпура. Школа там закрылась, если я не ошибаюсь, года четыре назад.
– Умно придумано. Итак. Сотрудник твоего ранга прибывает в Мирград – ради чего? Дело в Панъюе, я думаю. Правильно? Не знаю, почему ты решила обратиться ко мне. Изо всех людей, хм. Я бегал от этого профессора, как от чумы. Слишком много политических последствий пришлось бы расхлебывать…
Шара четко выговаривает:
– Реставрационисты.
Воханнес медленно кивает:
– Вот оно что. В чутье на расклад тебе не откажешь… В самом деле, кто знает о них больше, чем человек, которого они ненавидят больше всех на свете?
Воханнес ненадолго задумывается.
– Что ж, давай поговорим. Но не здесь, – выговаривает он наконец. – Выберем комнату поменьше, где эхо не так гуляет.
Лакей Бородкин притопывает от холода перед дверью дома Вотровых. Как же глупо и печально, что он вынужден здесь мерзнуть. Вечеринка началась – когда? Час назад? Или даже меньше? И, тем не менее, в обязанности Бородкина входит открывать дверь перед гостями, подзывать машины и всячески обихаживать визитеров. А эти глупцы что делают? Приезжают с большой помпой, чтобы все на них глазели, красуются перед людьми – а потом быстренько уезжают. А господин Вотров – он же умный, он понимает, что те, что раньше всех смываются, обычно самые влиятельные, и облизывать их нужно по первому классу. Но все-таки, что, эти денежные тузы не могут побыть в доме чуть подольше? Чтобы Бородкин успел заскочить на кухню, глотнуть сливового вина, понюшку табачку взять да замерзлые ноги у огня погреть? Но нет, еще чего, на такое их не хватает! И вот он притопывает на морозе и думает: а не пойти ли на кухню работать? Картошку там, морковку чистить – поди плохо? Служба как служба, а что…
Какой-то жестяной звон доносится с западной стороны – словно консервная банка по мостовой прокатилась… Что бы это значило? И он тянет шею, приглядываясь. Вот стражник на западной стене – хм, а разве их не двое? Господин Вотров, конечно, не любит при гостях афишировать, что приходится вооруженную охрану держать – еще бы, при таких-то политических взглядах! – но обычно, когда вечеринка начинается, патрули на виду держатся…
Бородкин сердито бурчит. А охранник-то не дурак, чуть что – шмыг в тепло. И тут он щурится, приглядываясь: а это что такое? Там, на стене? Крадется, что ль, кто-то, к оставшемуся в одиночестве стражнику?
И тут в конце подъездной аллеи вспыхивают фары. Хрипло кашляет, заводясь, мотор, и машина со скрипом подкатывает к дому.
– Только этого мне не хватало! – И Бородкин выскакивает и машет руками: – Нет! Нет! Говорю тебе, нет! Ты что творишь?
А машина так и едет на него! И катится, и катится! Бородкин кричит:
– Подъезжать только по вызову! Ты понял? Я тебя ж еще не вызывал! И плевать мне, что тебе хозяин сказал, подъедешь, когда вызову, понял?
Машина останавливается прямо перед ним. Краем глаза Бородкин успевает заметить движение на стене: от нее отделяется темная фигура и что-то направляет на последнего стражника. Раздается щелчок, стражник цепенеет и заваливается на спину, а каска его слетает и с жестяным звоном катится по улице.
Из окна машины на Бородкина смотрит, поблескивая, арбалетный болт. А голос произносит:
– Не волнуйся. Нас – вызывали.
Сухой щелчок – и в глазах Бородкина все заваливается куда-то набок.
Сигруд глядит в огонь и вспоминает, вспоминает…
Красная от крови вода, в руках алебарда. А в глубине – чудовищная тень, колотится, стонет, разбрызгивая слизь и кровь. Он тогда думал, что прошел через ад. Оказалось, что он просто не знал, что это такое – настоящий ад…
Кожа перчатки скрипит, когда он сжимает пальцы.
– Все хорошо? – осторожно спрашивает его спутница. И внимательно оглядывает его. – Может, еще вина?
И делает знак лакею.